Шанс, в котором нет правил [черновик] - Ольга Чигиринская

— Я понимаю, о чем ты, — священник вступил в разговор уверенно, но без наглости. Как штангист на помост. — Тебе ведь не звездочки лейтенанта важны. Ощущение того, что ты можешь что-то… оно много значит. Но и мы что-то можем. И поверь, не меньше, чем твой шеф. Это не так заметно, но это правда.

— Я не герой, — сказал Олег. Они не поймут, ту песню они не слышали… или поймут.

Он не герой. Он просто не хочет быть беспомощным. И не будет, никогда. Что бы ни случилось. Он это теперь точно знает. Проверил. Опыт нельзя назвать полезным, но он есть и его нужно использовать. Не пропадать же добру.

— Мы, в общем, тоже не… — Антон фыркнул.

— Просто есть момент, после которого понимаешь, что по-прежнему уже нельзя, — добавил священник. — У вас же имеется моё досье. Вы в курсе.

— В курсе, — кашляет Олег. — Так кто ж вас к нам звать станет? Это совсем спятить нужно.

— Я к тому, что мы тебя к нам зовем, Олег. Потому что краснодарский этот случай… Сейчас еще можно сказать себе: «он был гад и заслужил то, что получил». Но завтра или послезавтра…

— При чем тут гады? — ну до чего странные люди. Неужели им и правда на все требуются оправдания? До такой степени, чтобы искать их вещам, которые оправдывать нельзя, совершенно…

— А что тогда? «Так было надо»? Для блага общества?

И правда… На все. Именно оправдания. Габриэлян говорил, и Король говорил, и в учебниках написано — а он не верил, думал, что так не бывает.

— Так быстрее было, — объяснил Олег. — Просто быстрее. И дешевле. Снести верхушку, а не всю администрацию до грунта, как следовало бы, если по закону. Тут нужен был эксцесс, с нашей стороны. Чтобы потом можно было сказать: «Ну мы все немножко погорячились…» — и работать дальше, уже нормально. Но такой эксцесс, чтобы было понятно, что кое-какие ошибки лучше не повторять. Корчинский просто неудачно стоял, потому что тех, что над ним, уже убили.

— Ты… сейчас говоришь не своими словами, — каким-то странным голосом сказал Антон. — Ты повторяешь за ним. Подражаешь ему. А это, во-первых, совершенно по-щенячьи, извини, звучит, во-вторых — бессмысленно. Из тебя его проекция все равно не получится, ты человек другого склада. Он не обвалил бы Лотерею ради девушки. Ты умеешь любить. Пока ещё. Может, ты сейчас не ценишь этого умения — но разбрасываться им так легко нельзя. Он тоже это понимает. Почему, думаешь, он не запретил нам напрямую тебя увозить, а предоставил выбор тебе? Он надеется, что ты соскочишь с этого поезда, пока он еще не набрал разбег. Потому что этот поезд — в никуда.

— Вот это — тоже, — злость уже не хотелось давить. Надоело, в самом деле. — Вам ни черта не нужен я. Вы придумали себе кого-то и его спасаете. Я обвалил Лотерею, потому что был идиотом и не знал про этот закон. Когда мне сделали предложение, я был счастлив, по буквам, счастлив. Мне не нужно быть Габриэляном, я уже я.

— Да, пожалуй, мы тоже дураки, — по голосу Антона было слышно, что он делает над собой усилие, чтобы улыбнуться. — Сейчас мы уйдем — а минут через десять тебя найдут. Ваши. Обезболивающего дать еще?

— А ты в вену попадешь, в такой-то темнотище?

— Тебе уже попали во все вены, в какие надо. Ты просто не чувствуешь. Мне только на кнопочку нажать.

— Не надо, — сказал Олег. Потом подумал — чем бы его утешить? — и сказал. — У тебя хорошая мама, Вервольф. Настоящая.

— У меня и брат был хороший, Декстер. Замечательный был брат. Если бы ты знал, какой. И отец был замечательный. Его первым — нет, не съела, затоптала моя хорошая мама. Задавила характером и волей. Он испугался, что совсем без хребта останется, сбежал и нашел себе куклу. А потом мама умерла. Но не совсем. А потом умер Сережка. А я удрал. Успел. Она настоящая, да. А отец — тень того, чем был, а Сережка… А я — вервольф.

Не может быть. Или может? Нечего выделываться, ты тоже решил бы, что тебе все ясно, если бы тебя не ткнули носом.

— Ты правильно сказал. Ты дурак, — Габриэлян ему за это голову оторвет. И будет, наверное, прав. Или не оторвет. — У вас же есть доступ к данным из Ёбурга. Даты хоть посмотри, аналитик. Тебе к нам не надо. И к ней не надо. Но соображать-то ты должен…

В темноте рядом кто-то — вдох-раз-два-три-выдох — восстанавливает дыхание.

— Спасибо, — говорит Вервольф. — И до свидания.

Конечно «до свидания». Какое уж там «прощай».

С глухим рокотом отворилась задняя дверь. Зашуршал брезент. Олег прислушался еще — и понял, что один. Совсем один.

— Не забыть напомнить себе, — сказал Антон, запуская в самца утки-мандаринки комочком специально купленного корма, — Убить Габриэляна. Потом. Когда разбежимся.

Ленивая тварь проплыла мимо корма, даже не покосившись на него.

— Тебе сначала в очередь стать придется, — хмыкнул Кен. — В длинную. Как при Империи в мавзолей.

Корм покачался на маленькой волне, поднятой оранжево-черным боком птицы, пропитался водой и был расклеван карпами раньше, чем пошел ко дну.

— Вот кто никогда жрать не устает, — кивнул Костя на поверхность декоративного пруда. — И чего его считают символом стойкости?

— Карп не бьется на разделочной доске, — пояснил Антон. — Лично я не проверял, но компетентные источники, чтоб им пусто было, утверждают именно так.

Костя сделал вид, что снимает на комм мандаринок. На самом деле он смотрел через пруд, на Четвертый Вакуровский проезд, где вокруг задрапированного трейлера суетились специалисты в штатском. Аккуратно так суетились, гражданский и не заметил бы.

— Рыжий подъехал, — сообщил он через несколько секунд.

Сам прискакал. Какую-то информацию, какой-то шерсти клок наш теперь уже общий японский друг с этого дела получит… Мол, нужен мальчик и важен. Следили, прикрывали и вытащили мгновенно и все вокруг разнесли, вплоть до скальной породы. Ну, над этим теперь пусть у Габриэляна голова болит.

Антон шагал по кружевным теням парка, а в голове опять прокручивалась запись допроса. Хороший мальчик. Не боится. Хихикает. Советы подает. Услышал, что из-за меня глаз потерял — не обиделся. Что глаз? Пустяки, дело житейское…

Испанское слово вертелось в голове. Давно, давно, триста лет тому назад играл он в эту рактивку, когда ему еще интересно было изображать борца с потусторонней нечистью…

— Гаки, — вдруг сказал он вслух.

— Чего? — удивился Костя.

— Дух, — пояснил Антон. — С дырой в груди. Неупокоенный вечно голодный дух. Была такая рактивка, по буддийской мифологии.

— Ты думаешь, что он… такой. — Костя поморщился.

— Нет. Не совсем. Или пока. Он же мне приятное сделать хотел. И полезное. Заделать дыру во мне. Но он и это попытался сделать на свой лад. В той рактивке ведь и за гаки играть можно было. Удирай от Богов Смерти, делай вылазки в мир живых, пожирай заблудшие души, пожирай своих собратьев… Чем больше пожрешь — тем выше у тебя живучесть, а главное — тем больше ты похож на человека, тем легче охотиться…

— Что-то тебя занесло, — сказал Костя. — Хотя я понимаю, отчего тебя занесло…

Антон улыбнулся. Не понимаешь ты, Костя. Ты думаешь, меня занесло от того, что я был свидетелем пытки подростка, почти ребенка еще — и промедлил, и позволил искалечить его. Вот меня и плющит. А ведь я опоздал не на эти полчаса, за которые Олег Марченко потерял глаз. Я опоздал на целый год, и Олег Марченко за этот год потерял нечто большее. Тому, что мы видели и слышали, его не в Училище научили. Его этому научили дома. В том месте, которое он называет домом.

Комм пропищал несколько тактов из «Шутки» Баха. Антон сбросил. Отвечать было не нужно. Сигнал прошел.

Автобусом — до Аткарска. Там — контроль: показаться на глаза Эмбри, командиру здешней боевой секции. И Энею. Потом сесть в проходящий автобус «Саратов-Тамбов». Ночевка, еще одна пересадка: «Тамбов-Москва».

Почти дома.

Где-то сейчас Эней? И как поживает господин Ли?

И почему я так уверен, что поживает он плохо?

Впрочем, для разнообразия, я совсем не против. И когда он перестанет поживать совсем, я тоже не буду против.

Через несколько часов Антон понял, что и здесь ошибся. Что он против. То есть, чтобы господин Ли упокоился поскорее — он полностью за, а насчет всего остального — против.

Потому что «все остальное» — это был Эней.

Они видели друг друга в Аткарске. Не заговорили, не переглянулись — только обменялись условными сигналами: все нормально.

Антон и Костя сидели в кафе при заправке — двое друзей, путешествующих «стопом». Мотострайдер остановил мотоцикл на той же заправке — прикупить баллончик топлива и немного освежиться. Когда он вошел в кафе, впору было его пожалеть: от головы чуть ли не валил пар. Шлем-то обязателен в любую жару…

Под шлемом обнаружилась замысловатая татуировка, геометрический узор из ломаных линий на лбу. Две из них молниями спускались на виски и щеки. Хорошая краска, истекай пόтом сколько влезет — не смоется. Только спиртовым составом. Любимый прием маскировки Энея — засветиться в чем-то броском, а потом скинуть это — и слиться с толпой. Лучше бы он оранжевый свитер опять купил, ей-осьминогу.